Неточные совпадения
Деревня показалась ему довольно
велика; два
леса, березовый и сосновый, как два крыла, одно темнее, другое светлее, были у ней справа и слева; посреди виднелся деревянный дом с мезонином, красной крышей и темно-серыми или, лучше, дикими стенами, — дом вроде тех, как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов.
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум
великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И
лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
И рассказал я ему, как приходил раз медведь к
великому святому, спасавшемуся в
лесу, в малой келейке, и умилился над ним
великий святой, бесстрашно вышел к нему и подал ему хлеба кусок: «Ступай, дескать, Христос с тобой», и отошел свирепый зверь послушно и кротко, вреда не сделав.
Проникнуть в самую глубь тайги удается немногим. Она слишком
велика. Путнику все время приходится иметь дело с растительной стихией. Много тайн хранит в себе тайга и ревниво оберегает их от человека. Она кажется угрюмой и молчаливой… Таково первое впечатление. Но кому случалось поближе с ней познакомиться, тот скоро привыкает к ней и тоскует, если долго не видит
леса. Мертвой тайга кажется только снаружи, на самом деле она полна жизни. Мы с Дерсу шли не торопясь и наблюдали птиц.
— Малиновец-то ведь золотое дно, даром что в нем только триста шестьдесят одна душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, — в прошлом году одного хлеба на десять тысяч продали, да пустоша в кортому отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько,
лесу! Там онадаст или не даст, а тут свое, законное.Нельзя из родового законной части не выделить. Вон Заболотье — и
велика Федора, да дура — что в нем!
В губерниях, не тесно населенных, в местах, привольных хлебом и особенно
лесом, тетерева живут в
великом множестве.
К концу августа тетеревята делаются так
велики и сильны, что, будучи подняты собакой, улетают очень далеко в
лес, так что их и не найдешь: следственно, выстрелишь один раз.
В соединении
леса с водою заключается другая
великая цель природы.
Пройдя немного по берегу реки, я свернул в
лес, где царило
великое безмолвие и покой.
Постройкой приходилось торопиться, потому что зима была на исходе, — только успеют вывезти бревна из
лесу, а поставят сруб о
Великом посте.
Сад, впрочем, был хотя довольно
велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни
лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Выйдут на берег покатый
К русской
великой реке —
Свищет кулик вороватый,
Тысячи лап на песке;
Барку ведут бечевою,
Чу, бурлаков голоса!
Ровная гладь за рекою —
Нивы, покосы,
леса.
Легкой прохладою дует
С медленных, дремлющих вод…
Дедушка землю целует,
Плачет — и тихо поет…
«Дедушка! что ты роняешь
Крупные слезы, как град?..»
— Вырастешь, Саша, узнаешь!
Ты не печалься — я рад…
— Где же тут его искать? Темно становится — и лес-то
велик, — отвечали те в один почти голос и явно насмешливым тоном.
— Ловят, но откупаются. Вот она!.. Матушка наша Учня
великая! — присовокупил старик, показывая на открывшееся вдруг из
лесу огромное село, в котором, между прочим, виднелось несколько каменных домов, и вообще все оно показалось Вихрову как-то необыкновенно плотно и прочно выстроенным.
— Да ведь
лес велик! Кое место в
лесу?
А мы вот ноне какую штуку придумали, чтоб быть в ваших
лесах скитам
великим и чтоб всякому там укрыться способно было.
Видит она: впереде у ней Иерусалим-град стоит; стоит град за морями синиими, за туманами великиими, за
лесами дремучиими, за горами высокиими. И первая гора — Арарат-гора, а вторая гора — Фавор-гора, а третья-то гора — место лобное… А за ними стоит Иерусалим-град велик-пригож; много в нем всякого богачества, много настроено храмов божиих, храмов божиих християнскиих; турка пройдет — крест сотворит, кизилбаш пройдет — храму кланяется.
Велика была радость москвитян, когда упали наконец
леса, закрывавшие эту церковь, и предстала она во всем своем причудливом блеске, сверкая золотом и красками и удивляя взор разнообразием украшений.
— Эх, куманек, не то одно ведомо, что сказывается; иной раз далеко в
лесу стукнет, близко отзовется; когда под колесом воды убыло, знать есть засуха и за сто верст, и будет хлебу недород
велик, а наш брат, старик, живи себе молча; слушай, как трава растет, да мотай себе за ухо!
—
Леса — пустое дело, — говорит Осип, — это имение барское, казенное; у мужика
лесов нет. Города горят — это тоже не
великое дело, в городах живут богатые, их жалеть нечего! Ты возьми села, деревни, — сколько деревень за лето сгорит! Может — не меньше сотни, вот это — убыток!
— Ничего не помню, батюшка, — зашамкала старуха, недовольно тряся головой, — ничего не помню. И что ты у нас позабыл, — никак не пойму. Что мы тебе за компания? Мы люди простые, серые… Нечего тебе у нас делать.
Лес велик, есть место, где разойтись… так-то…
«Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь
лес замолчал, освещенный этим факелом
великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в
лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни.
Когда вы почувствуете, что линь очень
велик, то ненадобно торопиться и тащить слишком сильно: можно переломить крючок, если он воткнулся в лобковую кость его рта и пришелся на взлом; держите
лесу слегка внатяжку и дожидайтесь, когда линь решится ходить; тогда начинайте водить и водите долго, ибо он очень силен и не скоро утомляется; берегитесь травы: он сейчас в нее бросится, запутается и готов оставаться там несколько часов.
Пепел.
Велика радость! Вы не токмо всё мое хозяйство, а и меня, по доброте моей, в кабаке пропьете… (Садится на нары.) Старый черт… разбудил… А я — сон хороший видел: будто ловлю я рыбу, и попал мне — огромаднейший лещ! Такой лещ, — только во сне эдакие и бывают… И вот я его вожу на удочке и боюсь, —
леса оборвется! И приготовил сачок… Вот, думаю, сейчас…
— Какая огромная Россия! Закрою глаза, и все мне представляются
леса, овраги, реки, опять
леса и поля. «Ты, рябинушка, ты, зеленая…» Сейчас мне ничего не стыдно: скажи, Василий, ты веришь, что наш народ —
великий народ?
Ах ты, горе
великое,
Тоска-печаль несносная!
Куда бежать, тоску девать?
В
леса бежать — листья шумят,
Листья шумят, часты кусты,
Часты кусты ракитовы.
Пойду с горя в чисто поле,
В чистом поле трава растет,
Цветы цветут лазоревы.
Сорву цветок, совью венок,
Совью венок милу дружку,
Милу дружку на головушку:
«Носи венок — не скидывай,
Терпи горе — не сказывай».
— Ну, Урал!.. Эка красота!
Велик мастер господь по украшению земли:
леса, реки, горы — хорошо положил!
— Ежели бы женщина понимала, до чего без нее нельзя жить, — как она в деле
велика… ну, этого они не понимают! Получается — один человек… Волчья жизнь! Зима и темная ночь.
Лес да снег. Овцу задрал — сыт, а — скушно! Сидит и воет…
Никаких собак нельзя было пускать на Сганареля. Ясно было, что при его страшном вооружении бревном он мог победить все
великое множество псов без малейшего для себя вреда. А медведь, вертя свое бревно и сам за ним поворачиваясь, прямо подавался к
лесу, и смерть его ожидала только здесь, у секрета, в котором сидели Ферапонт и без промаха стрелявший Флегонт.
Не прошло и часу, как в
лесу уж все, от мала до
велика, знали, что Топтыгин-майор Чижика съел.
Совершая для крестьян за гроши, а чаще безвозмездно разные межевые работы и лесообходные съемки, он собирал сходы, говорил горячо и просто о
великом значении в сельском хозяйстве больших лесных площадей и заклинал крестьян беречь
лес пуще глаза.
В густоте дремучего
леса, на берегу
великого озера Ильменя, жил мудрый и благочестивый отшельник Феодосии, дед Марфы-посадницы, некогда знатнейший из бояр новогородских.
Сидя рядом с Кузиным, я слушаю краем уха этот разговор и с
великим миром в душе любуюсь — солнце опустилось за Майданский
лес, из кустов по увалам встаёт ночной сумрак, но вершины деревьев ещё облиты красными лучами. Уставшая за лето земля дремлет, готовая уснуть белым сном зимы. И всё ниже опускается над нею синий полог неба, чисто вымытый осенними дождями.
— Разное бывает… — мягко и уклончиво возразил Талимон. —
Лес у нас
великий, в иньшее место никто не заглядает, даже лоси и волки… Одному богу звесно, что там ночью робится… Старые полесовщики много чего бают, потому что они целый день в
лесу да в
лесу… все видят, все слышат… Да что ж? — обвел он нас глазами.
— Лес-от
велик, места найдется…
— Совсем было поели и лошадей и нас всех, — сказал Патап Максимыч. — Сродясь столь
великой стаи не видывал.
Лесом ехали, и набралось этого зверья видимо-невидимо, не одна сотня, поди, набежала. Мы на месте стали… Вперед ехать страшно — разорвут… А волки кругом так и рыщут, так и прядают, да сядут перед нами и, глядя на нас, зубами так и щелкают… Думалось, совсем конец пришел…
— Невмоготу было, матушка, истинно невмоготу, — сдержанно и величаво ответила Манефа. — Поверь слову моему, мать Таисея, не в силах была добрести до тебя… Через
великую силу и по келье брожу… А сколько еще хлопот к послезавтраму!.. И то с ума нейдет, о чем будем мы на Петров день соборовать… И о том гребтится, матушка, хорошенько бы гостей-то угостить, упокоить бы… А Таифушки нет, в отлучке… Без нее как без рук… Да тут и беспокойство было еще — наши-то богомолки ведь чуть не сгорели в
лесу.
И ходила про то молва
великая, и были говоры многие по всему Заволжью и по всем
лесам Керженским и Чернораменским. Все похваляли и возносили Патапа Максимыча за доброе его устроение. Хоть и тысячник, хоть и бархатник, а дочку хороня, справил все по-старому, по-заветному, как отцами-дедами святорусскому люду заповедано.
Делать нечего — писарь
велик человек, все у него в руках, а руки на то и привешены, чтобы посулы да подносы от людей принимать. Поклонились гривной с души воскормленнику… Что делать? Поневоле к полю, коли
лесу нет… Взял деньги Морковкин — не поморщился да, издеваясь, примолвил старосте...
— Теперь время тихое, по
лесам великих сборищ не бывает, окроме что на Владимирскую на Китеже.
А под самым закроем небосклона синеет и будто трепещет в сухом тумане полоса
лесов, в глуши которых Марья Гавриловна отдохнула от
великой душевной скорби и заживила сердечные раны под тихим, безмятежным покровом Манефы.
Олень подошел к речке напиться, увидал себя в воде и стал радоваться на свои рога, что они
велики и развилисты, а на ноги посмотрел и говорит: «Только ноги мои плохи и жидки». Вдруг выскочи лев и бросься на оленя. Олень пустился скакать по чистому полю. Он уходил, а как пришел в
лес, запутался рогами за сучья, и лев схватил его. Как пришло погибать оленю, он и говорит: «То-то глупый я! Про кого думал, что плохи и жидки, то спасали, а на кого радовался, от тех пропал».
В стары годы на Горах росли
леса кондовые, местами досель они уцелели, больше по тем местам, где чуваши́, черемиса да мордва живут. Любят те племена
леса дремучие да рощи темные, ни один из них без ну́жды деревцá не тронет; рони́ть
лес без пути, по-ихнему, грех
великий, по старинному их закону:
лес — жилище богов.
Лес истреблять — Божество оскорблять, его дом разорять, кару на себя накликать. Так думает мордвин, так думают и черемис, и чувашин.
— Экой ты прыткой, Маркел Аверьяныч! — сказал молодому пильщику, парню лет двадцати пяти, пожилой бывалый работник Абросим Степанов. Не раз он за Волгой в
лесах работал и про Чапурина много слыхал. — Поглядеть на тебя, Маркелушка, — продолжал Абросим, — орел, как есть орел, а ума, что у тетерева. Борода стала вели́ка, а смыслу в тебе не хватит на лыко.
— Уж больно
велики хоромы-то вы им в
лесу поставили. Что твой господский дом!
Издревле та сторона была крыта
лесами дремучими, сидели в них мордва, черемиса, булгары, буртасы и другие язы́ки чужеродные; лет за пятьсот и поболе того русские люди стали селиться в той стороне. Константин Васильевич,
великий князь Суздальский, в половине XIV века перенес свой стол из Суздаля в Нижний Новгород, назвал из чужих княжений русских людей и расселил их по Волге, по Оке и по Кудьме. Так летопись говорит, а народные преданья вот что сказывают...
Сколько она выпустит вот таких же, как я, грешный, немудрых практиков, не
великой учености, однако с
великим уважением к науке, к бережному уходу за таким народным сокровищем, как
лес, без которого и Волга совсем иссякнет, особливо в верховьях.
— Позвольте, — вмешалась гостья: — я не о той совсем Диане: я о той, которая сверкнула в
лесу на острове, у которого слышали с корабля, что «умер
великий Пан». — Кажется, ведь это так у Тургенева?
Вскоре после так встревожившего Сергея Семеновича Зиновьева доклада его камердинера Петра княжна Людмила Васильевна Полторацкая покинула гостеприимный кров своего дяди и переехала в собственный дом на левом берегу реки Фонтанки. С помощью дяди ею куплена была целая усадьба с садом и даже парком или же, собственно говоря, расчищенным
лесом, которым во времена Петра
Великого были покрыты берега этой речки, текущей теперь в центре столицы в гранитных берегах.
— О,
великий, смелый вождь! Твой брат собрал большое войско и идет на нас. Он говорит, что половина этой страны — его, что этот
лес — его
лес, что наши жилища должны принадлежать его воинам и что он идет отобрать все это у тебя, у нас. Но пусть он соберет еще больше войска, мы не боимся ничего. Каждый куст в этом
лесу знаком нам. Мы окружим
лес и нападем на твоего брата, разобьем его войско, а его самого приведем к тебе. Tы можешь убить его или сделать его своим рабом.